Мир, основанный на мифах Скандинавии. Вайбы древней Норвегии, Исландии. Мотивы древнегерманских народов и англосаксонских. Руны, ведьмы, воины, боги, какая-то чертовщина в лесах и воде. Что-то типа кельтов с налетом Скандинавии. Лучше кельты, чтобы больше колдовства и ведьм с обрядами.

Мир не открытый, стоит сократить до какой-то одной локации. Лучше закрытой по тем или иным причинам. Например, это селение в лесах, которое ведет войну с соседним селением за территорию. По

Нина Левински
27 лет
человек/медиум
судмедэксперт

я закрываю глаза и прошу время остановиться
и всё вокруг замирает
но потом приходится делать вдох

Голова чёрной курицы падает на пол с противным чавкающим звуком, взгляд бабки лихорадочным блеском прикован к бьющемуся в агонии тельцу. Пахнет кровью и воском. Я спрашиваю, можно ли мне пойти поиграть, однако, не получаю ответа. Курица укоризненно смотрит на меня, и я чувствую неловкость за то, что хотела оставить её одну. Я говорю — извини. Я говорю — я побуду с тобой.
— Спасибо, — отвечает голова.

В телефонной трубке монотонно тянутся гудки, затем безжизненный механический голос повторяет заезженную фразу. Бабка смотрит на меня с немым вопросом, я лишь мотаю головой. Заученный ритуал, повторяющийся каждую неделю: мы обе продолжаем звонить, потому что это наш распорядок жизни. Ни она, ни я не надеемся. Бабка считает, что она меня боится. Я молчу о том, что боится она её.

Йонас Адомас сидит на моей постели уже второй час. Деловитым басом он описывает потери РККА в битве за Кейданы, я же — отчаянно борюсь со сном. Бабка строго-настрого запрещает выказывать им неуважение, поэтому приходится слушать Йонаса раз за разом. Иногда его холодный взгляд скользит по моему лицу, и я слышу, как он сплёвывает меж кривых зубов:
— Д͕̻͉̱̺̺͔͍͈ ь̰̙͔͓̗͎ я͍̰͍͚ в̤͓̝̲̹̼̦ о̺͓̺̪ͅ л̪̙̰̟ ь̠͙̦ с̻̩̦̺ к͖̮̻͔̯̱̠͓ о̠̞̫̹ е̮̰̺̖ ͇͓͍ о̝̼̳̝̟̦̹ т̲̫͔̱̻̰̻ͅ р̤̩̭ͅͅ о̠̯̲̯͓ д̥͕̼̟͖̲ ь̫ е̤̺͈̜̩̞̠.̦̹̼̲͓

когда она жжёт очередное чучело
запах всюду тянется за мной
тяжёлым шлейфом

После школы приходится задержаться: ворота вновь расписаны угрозами и неприличными словами. Бабка знает об этом, но делает вид, что не замечает. Через неделю в деревне слышатся похоронный марш и заунывные проклятия. Замкнутый круг. Бабка говорит, что однажды в деревне останемся только мы. Я не знаю, как к этому относиться, поэтому лишь снова и снова стираю угольную краску с нашего дома.

Йонас бдит до самого утра, я засыпаю от усталости прямо за обеденным столом. Бабка злится. Она говорит, что у неё никогда не было любви к отцу. Я думаю, что у него к ней — тоже. Мы долго молчим в ожидании колокольного звона деревенской церкви.

Мужчины переглядываются и что-то спешно строчат в блокнот. Каждый из них хочет поскорей покинуть дом, я почти физически ощущаю их приторно-липкий страх. Вновь пахнет воском и кровью, есть одно небольшое различие: на грязном полу лежит голова моей бабки. Я отвечаю невпопад, не в силах отвести взгляд от застывших стеклянных глаз. Бабка смотрит в потолок с каким-то удивлённым возмущением, я жду, когда голова заговорит. Я жду, когда она объяснит, я жду, когда она подскажет. Меня вновь пытаются увести, но я с упрямством дикого зверя цепляюсь за халат бабки. Голова молчит.

в пыли недалеко от пятен крови
лежит потёртая медаль
PER AMŽIUS BUDĖJĘ...

На сером камне криво выведено «Рада Адомайте». Я пытаюсь залепить надпись комком грязи, чтобы люди из деревни её не нашли. Рядом — на покосившейся лавке — сидит Йонас. На его лице блуждает умиротворённая улыбка: он обещает больше не приходить.

В трубке раздаётся щелчок. На секунду от неожиданности я замираю, словно зверь перед машиной. Свет ярких фар слепит, дезориентирует. Женский голос замолкает, но связь не обрывается. Она понимает. Я говорю — привет, мам. Я говорю — Рада умерла. В трубке слышится облегчённый вздох.

В Штатах все меняется: крутится с дикой скоростью, наматывая день за днём. Стефания пытается быть примерной матерью, но между нами царит безграничный холод. Я вижу, как в её глазах мелькает испуг, стоит лишь вспомнить бабку.
— Ты же не...?
— Нет, мам.

Не удивительно, что со временем я оказываюсь здесь. Холодный металл неприятно обжигает бедро даже через халат, стоит только задеть стол. Из-под простыни свешивается чёрно-синяя рука, а её обладатель сверлит меня презрительным мёртвым взглядом. Они редко со мной говорят. Вообще-то Йонас был самым разговорчивым из всех, кого я встречала. Я спрашиваю, что случилось. Он напряжённо сопит, я еле сдерживаю смех: нижняя челюсть клиента отсутствует.

Иногда они требуют всё исправить. Вернуть, отомстить, что-то ещё. Я вспоминаю наказ бабки, но давно перестаю ему следовать: проще всего забывать. Тени блекнут и исчезают окончательно — из моего кабинета, из моей памяти. Это не так уж страшно, да? Слова Рады обретают смысл мгновенно — в одну секунду — стоит только ледяным пальцам сомкнуться на моём горле. Я задыхаюсь, пытаюсь пнуть распухшую от воды ногу, располосовать бурые ошмётки скальпелем. Всё заканчивается также стремительно, как и начинается. На кафельном полу приходит запоздалое осознание, впрочем? Справа на меня глядят мутные глаза утопленника. Придётся звать санитаров.